Неточные совпадения
Тут только, оглянувшись вокруг себя, он заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у них справа и слева. Между дерев мелькала белая каменная
церковь.
В конце улицы показался господин, шедший к ним навстречу,
в картузе, с суковатой палкой
в руке. Облизанный аглицкий пес на высоких ножках
бежал перед ним.
Один волосок-с: стоило этой барыне вот так только мизинчиком пред ними сделать, и они бы тотчас
в церковь за ними высуня язык
побежали.
Круглые, низкие холмы, распаханные и засеянные доверху, разбегаются широкими волнами; заросшие кустами овраги вьются между ними; продолговатыми островами разбросаны небольшие рощи; от деревни до деревни
бегут узкие дорожки;
церкви белеют; между лозниками сверкает речка,
в четырех местах перехваченная плотинами; далеко
в поле гуськом торчат драхвы; старенький господский дом со своими службами, фруктовым садом и гумном приютился к небольшому пруду.
Марья Гавриловна долго колебалась; множество планов
побега было отвергнуто. Наконец она согласилась:
в назначенный день она должна была не ужинать и удалиться
в свою комнату под предлогом головной боли. Девушка ее была
в заговоре; обе они должны были выйти
в сад через заднее крыльцо, за садом найти готовые сани, садиться
в них и ехать за пять верст от Ненарадова
в село Жадрино, прямо
в церковь, где уж Владимир должен был их ожидать.
Возвратившись из второго
побега, Сатир опять внес
в церковь хороший вклад, но прожил дома еще менее прежнего и снова исчез. После этого об нем подали
в земский суд явку и затем перестали думать.
—
Бегите к попу! скажите, чтоб завтра чуть свет молебен об вёдре отслужил, да и об Федоте кстати помолился бы. А Архипке-ротозею прикажите, чтоб всю барщину
в церковь согнал.
Сатир уже три раза был
в бегах. Походит года два-три, насбирает денег на церковное строение и воротится. Он и балахон себе сшил такой, чтоб на сборщика походить, и книжку с воззванием к христолюбивым жертвователям завел, а пелену на книжку тетеньки-сестрицы ему сшили. А так как
в нашей
церкви колокол был мал и плох, то доставляемый им сбор присовокуплялся к общей сумме пожертвований на покупку нового колокола.
Бегать он начал с двадцати лет. Первый
побег произвел общее изумление. Его уж оставили
в покое: живи, как хочешь, — казалось, чего еще нужно! И вот, однако ж, он этим не удовольствовался, скрылся совсем. Впрочем, он сам объяснил загадку, прислав с дороги к отцу письмо,
в котором уведомлял, что
бежал с тем, чтобы послужить
церкви Милостивого Спаса, что
в Малиновце.
Что мне было до того, что с гор
бежали ручьи, что показались проталины
в саду и около
церкви, что опять прошла Белая и опять широко разлились ее воды!
— Взять их! — вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди
церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились
бежать, и дьякон
побежал, швырнув кадило
в сторону, схватившись руками за голову, точно хохол. Мать уронила ребенка на пол, под ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на голое тельце, а она встала на колени и кричала им...
Учитель исчез из
церкви, как только началась служба, а дьякон
бежал тотчас, как ее окончил. Отцу Савелию, который прилег отдохнуть, так и кажется, что они где-нибудь носятся и друг друга гонят. Это был «сон
в руку»: дьякон и Варнава приготовлялись к большому сражению.
На
бегу люди догадывались о причине набата: одни говорили, что ограблена
церковь, кто-то крикнул, что отец Виталий помер
в одночасье, а старик Чапаков, отставной унтер, рассказывал, что Наполеонов внук снова собрал дванадесять язык, перешёл границы и Петербург окружает. Было страшно слушать эти крики людей, невидимых
в густом месиве снега, и все слова звучали правдоподобно.
Громады дворцов,
церквей стоят легки и чудесны, как стройный сон молодого бога; есть что-то сказочное, что-то пленительно странное
в зелено-сером блеске и шелковистых отливах немой волны каналов,
в бесшумном
беге гондол,
в отсутствии грубых городских звуков, грубого стука, треска и гама.
Она скрылась. Я еще долго глядел
в темноту, прислушиваясь к частым, удаляющимся от меня шагам. Вдруг внезапный ужас предчувствия охватил меня. Мне неудержимо захотелось
побежать вслед за Олесей, догнать ее и просить, умолять, даже требовать, если нужно, чтобы она не шла
в церковь. Но я сдержал свой неожиданный порыв и даже — помню, — пускаясь
в дорогу, проговорил вслух...
В синем небе над маленькой площадью Капри низко плывут облака, мелькают светлые узоры звезд, вспыхивает и гаснет голубой Сириус, а из дверей
церкви густо льется важное пение органа, и всё это:
бег облаков, трепет звезд, движение теней по стенам зданий и камню площади — тоже как тихая музыка.
В это время по крутой тропинке от
церкви спускается баба с ребенком на руках. Ребенок кричит, завернутый с головой
в тряпки. Другой — девочка лет пяти —
бежит рядом, хватаясь за платье. Лицо у бабы озабоченное и сердитое. Тюлин становится сразу как-то еще угрюмее и серьезнее.
«Что ты, братец? — спросил я, — где барин?» Вот он собрался с духом и стал нам рассказывать; да видно, со страстей язык-то у него отнялся: уж он мямлил, мямлил, насилу поняли, что
в кладбищной
церкви мертвецы пели всенощную, что вы пошли их слушать, что вдруг у самой
церкви и закричали и захохотали; потом что-то зашумело, покатилось, раздался свист, гам и конской топот; что один мертвец, весь
в белом, перелез через плетень, затянул во все горло: со святыми упокой — и
побежал прямо к телеге; что он, видя беду неминучую, кинулся за куст, упал ничком наземь и вплоть до нашего прихода творил молитву.
Воевода подождал, пока расковали Арефу, а потом отправился
в судную избу. Охоня повела отца на монастырское подворье, благо там игумена не было, хотя его и ждали с часу на час. За ними шла толпа народу, точно за невиданными зверями: все
бежали посмотреть на девку, которая отца из тюрьмы выкупила. Поравнявшись с соборною
церковью, стоявшею на базаре, Арефа
в первый раз вздохнул свободнее и начал усердно молиться за счастливое избавление от смертной напасти.
Без него подняли и понесли тело
в дом; не спросясь его, священник отправился за нужными вещами
в церковь, а староста
побежал в деревню справлять подводу
в город.
Когда возвращались из
церкви, то
бежал вслед народ; около лавки, около ворот и во дворе под окнами тоже была толпа. Пришли бабы величать. Едва молодые переступили порог, как громко, изо всей силы, вскрикнули певчие, которые уже стояли
в сенях со своими нотами; заиграла музыка, нарочно выписанная из города. Уже подносили донское шипучее
в высоких бокалах, и подрядчик-плотник Елизаров, высокий, худощавый старик с такими густыми бровями, что глаза были едва видны, говорил, обращаясь к молодым...
Ребятишки и бабы
бежали, не оглядываясь, и все
в одном направлении — к
церкви.
Гвадьяна
бежит по цветущим полям,
В ней блещут вершины
церквей...
Шумит,
бежит пароход… Вот на желтых, сыпучих песках обширные слободы сливаются
в одно непрерывное селенье… Дома все большие двухэтажные, за ними дымятся заводы, а дальше
в густом желто-сером тумане виднеются огромные кирпичные здания, над ними высятся
церкви, часовни, минареты, китайские башенки… Реки больше не видать впереди — сплошь заставлена она несчетными рядами разновидных судов… Направо по горам и по скатам раскинулись сады и здания большого старинного города.
Я остановился у окна. Над садом
в дымчато-голубой дали блестели кресты городских
церквей; солнце садилось, небо было синее, глубокое… Как там спокойно и тихо!.. И опять эта неприятная дрожь
побежала по спине. Я повел плечами, засунул руки
в карманы и снова начал ходить.
Над двором на небе плыла уже луна; она быстро
бежала в одну сторону, а облака под нею
в другую; облака уходили дальше, а она всё была видна над двором. Матвей Саввич помолился на
церковь и, пожелав доброй ночи, лег на земле около повозки. Кузька тоже помолился, лег
в повозку и укрылся сюртучком; чтобы удобнее было, он намял себе
в сене ямочку и согнулся так, что локти его касались коленей. Со двора видно было, как Дюдя у себя внизу зажег свечку, надел очки и стал
в углу с книжкой. Он долго читал и кланялся.
„Видишь, сколько мелких камней на кладбище, — отвечает один, — есть чем оборониться, да и монахи
бегут… лучше
в церкви”.
Из трактира мы пошли к
церкви и сели на паперти
в ожидании кучера. Сорок Мучеников стал поодаль и поднес руку ко рту, чтобы почтительно кашлянуть
в нее, когда понадобится. Было уже темно; сильно пахло вечерней сыростью и собиралась восходить луна. На чистом, звездном небе было только два облака и как раз над нами: одно большое, другое поменьше; они одинокие, точно мать с дитятею,
бежали друг за дружкой
в ту сторону, где догорала вечерняя заря.
Бабки были моментально убраны. Суворов снова вприпрыжку
побежал в избу и с камертоном
в руках нагнал свое воинство, степенно шедшее
в церковь. Часть мальчиков-солдат отправилась на клирос, где Александр Васильевич,
в качестве регента, управлял импровизированным хором.
Как бы что вспомнив, он ударил себя по лбу и
побежал по направлению ближайшей
церкви,
в дверях которой и скрылся.
Он молча отшатывается — и на мгновение видит и понимает все. Слышит трупный запах; понимает, что народ
бежал в страхе, и
в церкви только он да мертвец; видит, что за окнами темно, но не догадывается — почему, и отворачивается. Мелькает воспоминание о чем-то ужасно далеком, о каком-то весеннем смехе, прозвучавшем когда-то и смолкшем. Вспоминается вьюга. Колокол и вьюга. И неподвижная маска идиота. Их двое, их двое, их двое…
Но неподвижен был мертвец, и вечную тайну бесстрастно хранили его сомкнутые уста. И тишина. Ни звука
в опустевшей
церкви. Но вот звонко стучат по камню разбросанные, испуганные шаги: то уходит вдова и ее дети. За ними рысцой
бежит старый псаломщик, на миг оборачивается у дверей, всплескивает руками — и снова тишина.
А
в то же время сознание свободы от нынешнего произвола привлекло бы к служению
церкви многих благороднейших молодых людей духовного звания, которые нынче до такой степени шибко
бегут от своей среды, что потребовались особые и, очевидно, совершенно бесполезные меры к удержанию их
в духовном звании.
Теперь уже девочки не идут, а почти
бегут по людным улицам города. Феерично-волшебными кажутся Даше освещенные окна магазинов. А все же променяла бы она всю эту красоту на скромный маленький домик подле
церкви там,
в селе, на горушке.
Пускались бродяжить и протопопы, так,
в 1747 году бывший карповский протопоп Василий Трипольский «за неотдачу
в консисторию бытия своего
в городе Карпове и уезде сборной ее императорского величества денежной казны окладных с
церквей и неокладных с венечных памятей двести тридцати восьми рублев сорока девяти копеек от священно-служения запрещен и
в том обязан подпискою», а потом «безвестно
бежал». Лет ему 45.
— Теперь уже порядок известный: спеши скорее с банщиками первый пар
в бани спаривать; а потом
беги к
церкви, отстой и помолись за раннею, и потом, наконец, иди опять куда хочешь.